Пролог
Солнце садилось за край болота, и облака на закате
были розовы. Мокрый свет сочился сквозь туман —
густой и струящийся пластами. У самой земли туман был окрашен голубым,
но, поднимаясь к небу, становился молочно-белым. А восток уже был залит синью,
и почти у самого небокрая, острая и влажная, повисла звезда.
Болото длилось на множество стай, сколько хватало
глазу. Неожиданно открывались среди осокоря черные, подернутые ряской оконца
трясины, низкорослые кривые березы тянули к небу голые ветки.
Кончался апрель, и в лесу лопались почки, бесшумно
выпуская из коричнево-красных чешуек новорожденные клейкие листья. И деревья
стояли будто окутанные зеленым дымом. Острые стебли травы тянулись к небу, во
мху вспыхивали белые звездочки цветов. Они за несколько дней заполнили лес от
края до края и легли меж стволами деревьев сплошным пестрым ковром. И в
сумерках рассыпанные в траве цветки мать-и-мачехи казались похожими на
бесчисленные свечные огни. Словно все перепуталось, и наступил август, и не
лиловые в полутьме фиалки, а вереск цвел под соснами на горячих от солнца
взгорках.
Человек сидел на земле, положив руки на согнутые
колени. Он был один посреди болота и никуда не торопился. Точно собирался просидеть вот так до утра. И его не беспокоило,
что земля еще слишком холодна, чтобы обходиться ночью без костра, и что плащ из
плотного синего сукна не защитит ни от вечернего холода, ни от утреннего
тумана.
Он сидел на земле, обратив лицо к востоку, и не
отрываясь, смотрел на звезду -- как медленно она поднимается над небокраем. И
когда ее свет сделался нестерпимо ярок, человек отвел глаза и протянул к земле
руки. Раскрытые ладони были сложены вместе, словно в них была налита вода.
Мужчина сидел и ждал, и казалось, ожидание вовсе его
не тяготит. Но руки, протянутые над тонкими ниточками мха, вздрагивали от
напряжения -- как если бы в ладонях была спрятана тяжесть.
И, подобно звезде, мерцали на запястье человека смарагды.
Стебли травы раздвинулись, и оттуда, приподняв
узкие головы с золотыми пятнами над бровями, показались ужи. Их было
бесчисленное множество — старых, толщиной в руку, ленивых и похожих на
медленные лесные потоки, и молодых и нетерпеливых. Они текли, как ручьи по
весне, и казалось, что вся земля превратилась в колышущееся черно-золотое море.
Трава пригибалась под быстрыми телами и тут же распрямлялась вновь. И свет
звезды дробился на чешуйчатых узких спинах.
Человек качнул руками, и сейчас же старый уж
обвился вокруг его запястья и всполз по руке, положив голову на плечо, а в ладонях
зашевелился клубок ужат. Тогда человек встал, и живое море хлынуло к его ногам.
Засмеявшись, он потянулся вверх и, встряхнув руками, опал на траву; зеленый
свет вспыхнул на чешуйчатом длинном теле. Золотой венец обнимал змеиную голову.
…Далеко-далеко, на самом краю земли, там, где
море Дзинтарис лижет серыми волнами плотный белый песок, где разлапистые сосны
растут на обрывах, вцепившись корнями в осыпающийся берег, где осенью поля
лиловы от вереска, а весной белы от ветрениц, стоит янтарный замок, и девочка с
зелеными глазами сидит на пороге — ждет свою судьбу. Пересыпает в руках янтари.
Эгле королева ужей.
Волны бьются о валуны стен, кроша их в медовую пыль, чтобы потом, когда
отойдут мартовские шторма, можно было отыскать в полосе прибоя солнечные
осколки, и сидеть в песке, перебирая их в пальцах, и думать, как плакала Эгле,
когда Романа — того, которого против воли людей и неба она выбрала себе в мужья
— когда его не стало.
Говорят, его долго не могли поймать. Не знали, не умели
догадаться, что князь Ургале по ночам оборачивается ужом, потому что стены
янтарного замка крепки, и не спит стража. А потом дознались. Схватили, привезли
в цепях, израненного и черного от крови, так, что черт лица было не разглядеть,
и Эгле плакала и ломала руки, когда его, привязанного к кресту, опускали в яму
с вапной.
Сколько слез нужно выплакать женщине, чтобы отмолить мужа
у смерти? Какова должна быть любовь, чтобы проторить человеку обратную дорогу
из-за Черты, отделяющей мир мертвых от мира живых? Никто доподлинно не может
знать этого. Но Роман вернулся в силе и славе, и вновь собрал вокруг себя
ужиное воинство, и дал ему имя Райгард — по названию замка на озере Свир: там
Гивойтос, как называли теперь восставшего из мертвых князя Ургале — поставил
первый орденский замок.
И они были сильны, эти люди, и дети их детей и внуков —
воинство Пяркунаса, — даже после того, как Романа не стало. Он ушел, оставив
после себя двоих сыновей. Близнецов. Одного из них сразу после рождения отдав
туда, в мир не-живых. Чтобы и там, за Чертой, воцарился мир, чтобы мертвые
оставили живых в покое. И закон наследия
Райгарда был нерушим почти три столетия, до тех пор, пока Крест Господень в
огне и крови не взошел над этой несчастной землей. И тогда славное нобильство
оставило Гивойтоса, и обрекло преданных им на вапну и смерть.
Но до сих пор на краю земли стоит янтарный замок, и волны
бьются о стены, и сидит на пороге, перебирая янтари, зеленоглазая девочка.
И ждет, ждет.
И несется в
ноябрьских бурях среди облаков и снега Дикий Гон, и четыре всадника правят
коней на огни человечьего жилья — Наглис, Васарис, Саулюс и Грудис. Не спрятаться от
них и не спастись, и даже самые крепкие стены не будут защитой, и ни грехи твои
им не надобны, ни добрые дела. Настигнут четверо на вороных и серых конях — как
ночь и как рассвет — и пятый всадник, Ужиный Король, Гивойтос — придет за ними
и возьмет твою душу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий